‚Западно-восточный диван‘ о Коране - Встреча Гёте со священной книгой Ислама

„Однажды зимой в Страсбурге 1770/71, Иоганн Готфрид Гендер побудил Гёте прочесть Коран. Вскоре мы обгаружим свидетельства необычной внутренней симпатии к Исламу и к пророку Мухаммеду. Уже в то время была заложена основа уважения к Корану, которое Гёте, будучи в старости выразил в своём Западно-Восточный Диване. Это труд, в котором Ислам и Коран почитаются несравненным образом.“[1]

                                                                                                                      Катарина Моммсен

I Коран в исламе и на западе

Коран, священное писание Ислама, согласно мусульманскому мнению, является непосредственным словом Бога, которое было ниспослано Пророку Мухаммеду, „на чистом арабском языке“ (Сура Пчелы; 16:103) , который был ниспослан в течение 23-х лет (610-632 н. э).

Слово Коран буквально означает „лекция, рецитация, чтение“. В дополнение к меморизации и письменной фиксации, ритуальные чтения гарантировали подлинность текста, к которым придерживаются не только мусульманами, но и большинством западных исламских ученых. Известный исламский исследователь Анжелика Нойвирт (род. 1943-), которая в одной статье резюмирует предыдущее исследование Корана, пишет, что можно предположить, что „весьма вероятно, что все стихи Корана, которые у нас есть сегодня, являются подлинными, то есть провозглашены самим пророком Мухаммедом.“[2]

Христианское духовенство и ученые постепенно начали изучать Коран еще в седьмом веке нашей эры, особенно в частности благодаря мусульманскому правлению в Андалусии и также крестовым походам, получало западное Христианское духовенство знания о Коране. Первые латинские переводы Корана и брошюр против Корана относятся к 12 и 13 веками. Однако Рецепция Корана на Западе характеризовалась предрассудками и оговорками. В досовременные времена мотивы изучения Корана носили преимущественно полемический или миссионерский характер. Эксперт Гёте Катарина Моммсен резюмирует свою оценку следующим образом:

„Со времен крестовых походов в Европе были опубликованы отдельные переводы Корана, которые были опубликованы представителями христианской церкви для борьбы с мусульманской религией. Их тенденция, которая была крайне враждебна исламу, уже очевидна в полемике на первых полосах, в предисловиях и примечаниях.“[3]

Шотландский исламский исследователь Монтгомери Уотт (1909-2006) пришел к такому же выводу:

„Особенно под влиянием крестовых походов в 12-м и 13-м веках западные учёные хотели узнать больше об исламской религии. Но созданную ими картину лучше всего можно точно обозначить с помощью атрибута „искаженный“. Западное отношение к исламу и к мусульманам была основано на этой „искаженной картине“ на протяжении веков.[4]

Для более детального ознакомления с Коранрецепцией Гёте важнее обратиться к основному сообщению и основному содержанию Корана здесь:[5]

Коран занимает главное положение среди мусульман, которое выражает Хартмут Бобцын (1946-), эксперт по истории рецепции Корана на западе, в следующих словах:

„... эта книга не просто что-то вроде основополагающего свидетельства Ислама, она является всё ещё неизменным бесспорным центром Ислама как религии во всем её многообразии и, самое главное, беспрецедентным Источником собственной духовности Ислама. Также Коран является неотъемлемой частью не только арабской литературы, во главе которой он стоит и на чей язык он оказал глубокое влияние, но и на мировую литературу. Мусульмане говорят о „несравнимости“ действительно о „неподражаемости“ Корана, и нет разумных оснований не принимать это убеждение всерьез. Вот почему вы не становитесь ближе к Корану, вы даже блокируете доступ, если измеряете его чуждой мерой: Коран - это не „Библия“ мусульман, а нечто уникальное, неповторимое.“[6]

II Процесс занятия Гёте с Кораном

По словам Моммсен, занятие Гёте Кораном было настолько интенсивно, что „Коран был, после Библии как религиозный документ, с которым Гёте был наиболее знаком.“[7] Отношение Гете к Священной книге Ислама было не только интеллектуальным. Совершенно ясно, что он пытался понять Коран с внутренней точки зрения и не с дистанцированной внешней точки зрения. Свою личную привязанность к Корану он выражает тем, когда думает „почтительно праздновать Священную Ночь, когда Коран был полностью ниспослан Пророку Мухаммеду“. Кроме того, он добавилят: „Здесь еще многое можно постичь.“[8] Та Священная Ночь, о которой говорит Гёте, в которую был послан Коран, - согласно мусульманскому пониманию, является ночь (лайль аль-кадр; Ночь Предопределения) в месяц Рамадан.

Гёте уже в молодые годы его жизни начал проявлять большой интерес к Священному Писанию мусульман. Самым ранним бесспорным свидетельством знании Гёте Корана является письмо Иоганна Готфрида фон Гердера (1744-1803), которое и побудило его прочитать Коран, возможно уже зимой в Страсбурге 1770/71.[9] В июле 1772 года Гёте писал Гердеру: „Я хотел бы молиться, как Моисей в Коране: Господи! Расширь для меня мою тесную грудь! (Сура Та Ха; 20:25-28 ).“[10] Моммсен также смогла доказать связь с Кораном в пьесе Гёте Гётц фон Берлихинген (1772).[11]

Примерно за год до этого сочинения и написания пьесы, в сентябре 1771 года, Фридрих Мегерлин (1698-1778) опубликовал первый прямой немецкий перевод Корана с арабского языка.[12] Мегерлин, чьё знание арабского языка являлось довольно скудным, следовательно перевод оказался весьма полемичен, тем самым пороча Пророка Ислама изобразив его как „Лжепророка и Антихриста“. Тем самым причисляет себя к традиции антитюркского отношения, что послужило названием его перевода - Турецкая Библия.[13] Гёте, использующий этот перевод[14], назвал его "жалким производством"[15].

Другой перевод Корана, которым интенсивно использовал Гёте, была латинская версия Людовико Мараччи (1612-1700), которая была опубликована вместе с арабским языком в 1698 году[16]. Основываясь на этой работе, Гёте сделал лингвистические исправления к отдельным выдержкам из перевода Мегерлина.[17]

Возможно Гёте также использовал для своей работы несколько нейтральный перевод Корана таких как французского дипломата Андре дю Райера (1590-1672)[18].[19] Райер, чей перевод считается „первым полным прямым переводом Корана с оригинального арабского языка на европейский язык“[20], использовал комментарии мусульман, а также пытался облегчить их понимание.

Английский перевод Корана Джорджа Сейл (1697-1736)[21], который был важным источником для изучения Корана в течение столетия и был высоко оценен экспертами из-за его непосредственной близости к арабскому оригиналу, был вскоре переведен на немецкий язык.[22] Гёте черпал в этом вдохновение для своего собственного поэтического произведения.[23] Несмотря на все эти преимущества, Гёте задал вопрос „Что для нас иетцо Сейл (jetzo Sale)?“[24], имея этим ввиду что ему бы понравился перевод получше.

Поскольку Коран, в арабском оригинале кульминационный пункт языковой и тональной красоты, „в большинстве западных переводов выглядит более или менее ломким, наивным и неловким. Превосходящий эффект этой мистической книги связан с арабским языком.“[25] Востоковед Джозеф фон Хаммер-Пургсталл (1774-1856)[26], издавший журнал Fundgruben des Orients (Сокровищницы Востока), знал об этой проблеме и оценил Коран как „шедевр арабской поэзии“.[27] Поэтому он попытался предоставить более утончённый перевод, который, по мнению Моммсена, „в целом не может рассматриваться как удачный перевод“[28]. Чтобы получить представление о переводе, который имел Гёте[29], приводятся несколько стихов:
            1. Wann die Sonne wird verdunkelt, [ Когда солнце затемнеет,]

            2. Wann kein Stern mehr am Himmel funkelt, [Когда на небе больше не будет         cверкающих звезд,]

            3.Wann die Berge in Rauch verschweben, [Когда горы окутаны дымкой,]

            4.Wann trächtige Kamele keine Milch mehr geben, [Когда беременные верблюды            перестанут давать молоко,]

            5. Wann die wilden Thiere kommen zusammen, [Когда дикие животные собирутся вместе,]

            6. Wann die Meere sich entflammen [Когда загорятся моря] (Сура ат-Таквир, 81: 1-6)[30]

Гёте полагал, что качественный перевод Корана мог сделать переводчик обладающий следующие качествами:

„Мы хотим, чтобы еще один был сделан под восточным небом немцем, который читает Коран со всей поэтичностью и пророческим духом в своей палатке, и у которого есть дух понятия, достаточный чтобы охватить целое.“[31]

Гёте был очарован „большим количеством требованием в Коране к людям с просьбою осознать всемогущество и благость Бога в природе“[32]. „Его убеждение в том, что человек должен был подняться от множества природных явлений к познанию Единого Бога, было найдено им аллигорично в Коране смоделировано.“[33] „В Коране, - отмечает Моммсен, - Гёте нашел поощрение чтобы проявлять действия в этом мире“.[34]

В своих заметках и трактатах о Диване немецкий поэт рассматривает ислам и Коран в прозаической и объяснительной манере для своих читателей. В нем мы находим прямые, иногда амбивалентные утверждения о Коране.

В одном моменте он цитирует начало второй суры и констатирует: „Все содержание Корана, не говоря уже о малом, находится в начале второй суры[35].“ Затем он продолжает:

„И так повторяется Коран Cура за Сурой. Вера и неверие делятся на верхнее и нижнее; Рай и ад выделены для признающихся и отрекающихся. Более точное определение того, что разрешено и что запрещено, фактические (фабульные) истории иудейской и христианской религии, всевозможные амплификации, безграничные тавтологии и повторения образуют тело этой священной книги, которая, как бы часто мы это ни делали, всегда противна нам, но затем привлекает нас, поражает и в конечном итоге принуждает к почитанию.“[36]

Гёте оценил стиль „удивительного Корана“ в следующих словах:

„По своему содержанию и назначению стиль Корана строгий, большой, ужасный, а в некоторых местах действительно благородный; так что один клин движет другим, и никто не должен поразиться большой эффективности книги. Поэтому он был оценён истинными почитателями Корана как не сотворимый и сравнима к Богу вечным.“[37]

Моммсен комментирует, что слова „действительно благородный“ являются одними из самых высоких предикатов, с помощью которых Гёте мог почтить лингвистическое произведение искусства.[38] Эта литературная эстетика Корана, которую зарегистрировал Гёте, во многом согласуется с мусульманским взглядом на Коран, потому что в исламской теологии его считают ‚чудом языка‘. Теорема, закрепленная в самом Коране, говорит о том, что Коран неподражаем (и‘джаз) и cледовательно не может быть превзойден.[39]

III Коран в ‚Западно-Восточном Диване‘

Западно-Восточный Диван, разделенный на двенадцать книг, представляет собой обширную коллекцию стихов Гёте, которая впервые появилась в 1819 году, а затем была расширена в 1827 году.

Появление дивана было инициировано многочисленными событиями. Листок Корана из Испании[40], который содержал 114-ю суру[41], исламское богослужение в Веймаре[42], на которой присутствовал Гёте, и обилие восточных рукописей из Лейпцига, которые достигли его, включая комментарии к Корану[43], которые он интенсивно изучал[44], были таким вдохновением с таким продолжительным воздействием, что они даже побудили его изучать арабский язык. „Благодаря им Гёте чувствовал воодушевление и поддержку в своих усилиях по достижению „Гиджра“, ободряя и укрепляя его мысленную иммиграцию на Восток.“[45] Но решающий импульс пришел от персидского поэта Хафиса, чье собрание Диван (1812) было передано как подарок Гёте в переводе Иосифа фон Хаммера-Пургстолла.

Сам Гёте выражает поэтическую продуктивность, которая была вызвана Хафисом: „Я просто должен был вести себя продуктивно, потому что иначе я не смог бы выдержать против этого могущественного появления. Воздействие было настолько живым, немецкий перевод был доступен, поэтому мне пришлось искать причину своего участия.“[46] Его встреча с Марианной фон Виллемер - «Сулейка» в Диване -, которая значительно повысила его поэтическую продуктивность относительно Дивана, не должно остаться без упоминания здесь.[47]

Тот факт, что Гёте был вдохновлен не только Хафезом, но и Кораном, выявляется в нескольких примерах.

Gottes ist der Orient!                             [Весь Восток до края — божий!]

Gottes ist der Okzident!                        [Запад весь до края — тоже!]

Nord- und südliches Gelände                [Север и пространный Юг —]

Ruht im Frieden seiner Hände.[48]           [Все во власти божьих рук.][49]

Первые две строки - это приблизительный перевод стиха 142 во второй Суре, который Гёте перенял у Иосифа фон Хаммера-Пургстолла: „Скажи: Во власти Бога Восток и Запад“. Гёте принимает эту идею и расширяет ее на север и юг. К этому прибавилось имплицитное послание мира: „Славят рук его щедроты“.[50] Весть и значение этого четырехстрочья недостаточно подчеркнуты, потому что, как подчеркивает Моммсен, этот стих является „квинтэссенцией интеллектуального взаимодействия Гёте с исламом.“[51]

Многочисленные отрывки показывают больше чем ясно, что Коран послужил стимулом для Гёте. Многие центральные мысли поэта соответствуют с Кораном, такие как например Единство Бога, подчинение воле Божией. Другими словами: Гёте воспроизводит теологию Корана на поэтическом языке.

Поэт выражает единство Бога и подчеркивает человеческую природу Пророка Иисуса следующим образом:

Jesus fühlte rein und dachte                  [Иисус думал чисто и величал]

Nur den Einen Gott im Stillen;[52]            [Только единого Бога в тишине;]

Wer ihn selbst zum Gotte machte           [Кто Богом его сделал]

Kränkte seinen heiligen Willen.             [Оскорбил его святую волю.]

Und so muß das Rechte scheinen           [И вот как должно право сиять]

Was auch Mahomet gelungen;               [Что тоже Магомету удалось;]

Nur durch den Begriff des Einen[53]         [Только через концепцию Одного

Hat er alle Welt bezwungen[54]                [Он покорил весь мир][55]

В следующем стихотворении Гете рефлектирует картину из Корана[56], в которой можно прочитать, что Бог поставил звезды „так, чтобы вы находили путь на суше и на море“:

Er hat euch die Gestirne gesetzt            [Велел Он звездам, чтоб зажглись —]
Als Leiter zu Land und See;                  [Да светят нам в пути.]

Damit ihr euch daran ergetzt,               [Смотри же неотрывно ввысь,]
Stets blickend in die Höh.[57]                   [Чтоб радость обрести.][58]

Справедливость[59] - одна из самых важных тем в Коране, а справедливый - это эссенциальное имя Бога. Гёте подхватывает этот аспект в одном из своих стихотворений Дивана:

Er, der einzig Gerechte,                        [Справедливый и всезрящий,] Он единственный                                                                       справедливый

Will für jedermann das Rechte.             [Правый суд над всем творящий,]

Sei, von seinen hundert Namen,            [В сотнях ликов явлен нам он.]

Dieser hochgelobet! Amen.[60]                 [Пой ему во славу: „Amen!“][61]

В Коране Бог дает притчу о комаре[62], которую Гете изображает в стихотворении:

Sollt' ich nicht ein Gleichnis brauchen              [Разве мне не нужна притча]

Wie es mir beliebt?                                           [Так как мне нравится?]

Da uns Gott des Lebens Gleichnis                     [Потому что Божья о жизни притча]

In der Mücke gibt.[63]                                         [Находится в комаре.][64]

В его стихах можно проследить даже и второстепенные картин и образы взятые из священной книги.

Очень важный отрывок из Дивана Гёте, который также породил спекуляции о его религиозной идентичности, подчеркивает значение Корана для поэта:

Ob der Koran von Ewigkeit sei?            [От века ли существовал Коран?]
Darnach frag' ich nicht!                       [Не очень-то я в этом понимаю.]
Ob der Koran geschaffen sei?               [Иль человеком сотворен Коран?]
Das weiß ich nicht!                               [Я и об этом ничего не знаю.]
Daß er das Buch der Bücher sei,           [Что книгой книг является Коран,]
Glaub ich aus Mosleminen-Pflicht.[65]     [Я, мусульманин, истиной считаю.][66]

Стихотворение проясняется тем, что Гёте был осведомлен о теологических рассуждениях о вечности Корана. Тут неизвестно, говорит ли здесь его лирическое Я или сам Гёте лично, но в любом случае становится ясно, насколько высокое уважение он приносит Корану.

 Гёте рефлектирует позицию Корана[67], отношении поэтов в своем стихотворении Обвинение (Anklage)[68]. В двенадцатой суре Корана[69], которая называется „Иосиф“ (Юсуф), описывается жизнь Иосифа. В этой суре описывается и история Зулейки, которая страстно влюбляется в Иосифа. Гёте, в своей книге Зулейка[70], принимает эти роли с незначительными различиями. Такими как например, заменяет имя Иосифа именем Хатем. Заимствования и вдохновения из Корана и намеков на него слишком многочисленны, что их здесь все не изложить.

Заключение

Для мусульман Коран является основным источником знаний, из которого они черпают свое мировоззрение и жизненную практику. Эта центральная роль, которую Коран играет со стороны мусульман, долгое время яростно отвергалась на Западе. Коран считался эпигональной или даже дьявольской работой на протяжении веков. Немногие авторы осмелились принять нейтральный или даже позитивный взгляд на Коран. Только с эпохой просвещения произошло относительное открытие, в котором мыслители и поэты, такие как Гердер и Лессинг, подчеркивали толерантность, в связи с чем появилась возможность дифференцированных и объективных перспектив.

Иоганн Вольфганг фон Гёте был важным представителем этой космополитической традиции. Для него „на протяжении всей его жизни не было никаких сомнений в том, что Коран, наряду с Библией, был также священной книгой.“[71] С точки зрения толерантности просвещения, „он рассматривал Коран как осязаемый пример того факта, что помимо Библии есть и другие писания, которые являются священными для большей части человечества.“[72]

Однако забота Гёте о Коране заключалась не в том, чтобы „просто продемонстрировать религиозную толерантность (…). Скорее, изучение Корана Гёте было связано с его характерным стремлением узнать все религиозные убеждения, которые могли быть ему доступны.“[73] „Уважение Гёте к священному писанию ислама было основано, среди прочего, на восхищении его особой лингвистической ценности.“[74]

Тот факт, что Гёте восхищался Кораном и прежде всего что его лингвистическим достоинством, может с первого взгляда ирритировать, поскольку он не владел арабским языком. Но его энтузиазм понятен, учитывая, что он использовал несколько переводов Корана, а также литературу о Коране. Он также консультировался со специалистами своего времени, и таким образом он не только отлично знал содержание Корана, но и также был знатаком исторического контекста священной книги. Это утверждение изымается только из его заметок и трактатов к Западному-Восточному Дивану, но также из его биографических данных. Моммсен приводит еще один фактор, который помогает объяснить глубокое понимание Гёте о Коране, несмотря на его лингвистическую дистанцию: „Хотя он не мог читать Коран на языке оригинала, его сверх-необычайно тонкое чувство также заставило его осознать качество текста, даже если это представлялось перед ним в неудовлетворительном переводе.“[75]

Если мы продолжим исследовать вопрос о том, какие мотивы Гёте побуждали увлекаться Кораном, мы также обнаружим аспекты связанные с содержанием или теологией.
„Однако религиозные аффинитеты притягивали Гёте в первую очередь к Корану. Основные пункты исламского учения, провозглашённые Кораном, соответствовали его религиозным и философским убеждениям. Главными пунктами были: наставление о единстве Бога, ... “[76]

Эти сходства и прямые высказывания Гёте или даже признания в поэтической и прозаической форме, такие как например что он не отвергает подозрение „что он мусульманин“[77], и даже наводит некоторых читателей, особенно мусульман, на мысль считать его мусульманином. Покойный мусульманский писатель Мухаммед ибн Рассул полагал, что Гёте был „несомненно мусульманином“, и поэтому называл его ‚Брат Гёте‘[78].

С другой стороны, наблюдается, что отношение Гёте к исламу в целом и к Корану в частности, несмотря на доказательства и разнообразный материал в его биографиях, а также в рамках школьного и общего образования, практически не рассматривается. Петр фон Арним отмечает: „В большинстве биографий Гёте термины Ислам и Коран так тщательно обходятся, как будто если бы речь идёт о упоминании приведении Готтзайбайунс[79].“[80]

По моему мнению, занятность Гёте Исламом и Кораном не должна сводиться к вопросу о том, был ли он мусульманином или нет, а скорее к тому, какие у него были идеи и перспективы и в какой степени они могут быть актуальны сегодня. Он разделял мировоззрение Корана в основных вопросах, чтил и почитал Коран. Эта позиция была вызвана не романтическим настроением, а интенсивным изучением, несмотря на неполноценные источники.

Петр фон Арним указывает на важную точку зрения:

„Прежде всего, хотя он и не владел арабским языком , Гёте интуитивно нашел гораздо более непосредственный и живой доступ к Корану несмотря на несовершенные переводы, чем сотни тысяч мусульманских учёных сегодня и миллионы верующих зависимости от их авторитетов.“[81]

Точно также можно найти бесчисленное количество востоковедов и так называемых специалистов в области Ислама, которые, несмотря на обилие литературы и исполнение самых современных средств сбора информации, не могут приблизиться к дальновидности и откровенности Гёте. Этот Факт особенно наглядно показывает, какую важную роль играет предварительная настрой реципиента на его регистрации.

На мой взгляд, для Гёте Коран является одним из наиболее важных произведений мировой литературы для Гёте, к которому он также хотел приблизить своих читателей в контексте его представления о мировой литературе. Я заканчиваю свой текст словами Гёте 1820 года:

„Между тем новые стихи прибавляются к Дивану. Эта магометанская религия, где мифология и обычаи дают пространство поэзии, как это было в мои годы. Безусловная покорность в непостижимой Воле Бога, ясный обзор движущегося, которое всегда в спирально-круговоротном движении Земли, Любови, Влечения, парящие между двумя мирами, осветляющие реальность, символически растворяющиеся. Чего хочет дедушка дальше?“[82]

 

Литература

Bobzin, Hartmut: Der Koran - eine Einführung. München: Beck, 1999.

Bobzin, Hartmut: Der Koran im Zeitalter der Reformation. Studien zur Frühgeschichte der Arabistik und Islamkunde in Europa. Würzburg: Ergon, 2008.

Goethe, Johann Wolfgang von: Goethes Werke. Hamburger Ausgabe. Band 2: Gedichte und Epen II. München: Beck, 17. Aufl. 2005.

Goethe, Johann Wolfgang von: Sämtliche Werke. Band 3. Epen, Divan, Theatergedichte. Zürich: Artemis, 1977.

Hammer-Purgstall, Joseph von: Die letzten vierzig Suren des Korans als eine Probe einer gereimten Übersetzung desselben. In: Fundgruben des Orients 2 (1811), 25-46.

Henning, Max: Der Koran. Das heilige Buch des Islam. Überarbeitet und herausgegeben von Murad Wilfried Hofmann. München: Diederichs, 1999.

Mommsen, Katharina: Die Bedeutung des Korans für Goethe. In: Goethe und die Tradition. Hg. Hans Reiss. Frankfurt: Athenäum, 1972. S. 138-162.

Mommsen, Katharina: Goethe und der Islam. Frankfurt: Insel, 2001.

Neuwirth, Angelika: Koran. In: Grundriß der arabischen Philologie. Bd. 2. Literaturwissenschaft. Hg. Helmut Gätje. Wiesbaden: Reichert, 1987. S. 96-135.

Rassoul, Muhammad ibn: Bruder Johann Ibn Goethe. Köln: Islamische Bibliothek, 1998.

Rührdanz, Karin: Orientalische Handschriften in der Herzogin Anna Amalia Bibliothek. In: Goethes Morgenlandfahrten. West-östliche Begegnungen. Hg. Jochen Golz. Frankfurt: Insel, 1990. S. 97-111.

Watt, Montgomery und Alford Welch: Der Islam I. Stuttgart: Kohlhammer, 1980.

 

[1] Mommsen: Goethe und der Islam, 20.

[2] Neuwirth: Der Koran, 100.

[3] Mommsen: Goethe und der Islam, 12-13.

[4] Watt: Der Islam, 17. Он добовляет: „Даже обьективное исследование последних 150 лет не смогло полностью уравновесить образ Ислама для сегодняшнего западного наблюдателя.“

[5] Hofmann: Henning: Der Koran, 12-13.

[6] Bobzin: Der Koran, 17.

[7] Mommsen: Goethe und der Islam, 11.

[8] Goethe: Sämtliche Werke, 3:503 (Диван: заметки и трактаты, райская книга).

[9] Mommsen: Goethe und der Islam, 20, vgl. auch 23.

[10] Mommsen: Goethe und der Islam, 26.

[11] Mommsen: Goethe und der Islam, 26-30.

[12] Fendri, Mounir: Tradition und Wandel im deutschen Islambild im 18. Jahrhundert im Spiegel zweier Koranübersetzungen: Megerlin (1772) und Boysen (1773). In: KGS 10 (1997), 253-272; Mommsen, Katharina: Goethe und der Islam. Frankfurt: Insel, 2001. S. 31-35; Rehrmann, Marc-Oliver: Ehrenthron oder Teufelsbrut? Das Bild des Islams in der deutschen Aufklärung. Zürich: Spur, 2001. S. 74-85; Cyranka, Daniel: Mahomet. Repräsentationen des Propheten in deutschsprachigen Texten des 18. Jahrhunderts. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2018. S. 421-428.

[13] Megerlin, David Friederich: Die türkische Bibel oder des Korans allererste deutsche Übersetzung aus der arabischen Urschrift selbst verfertiget. Frankfurt: Garbe, 1772.

[14] Mommsen: Goethe und der Islam, 26, 32 ff.

[15] Frankfurter Gelehrte Anzeigen Nr. 102 (22. Dezember 1772), 811, XVIII: Megerlins Koran.

[16] Glei, Reinhold F.: Arabismus latine personatus. Die Koranübersetzung von Ludovico Marracci (1698) und die Funktion des Lateinischen. In: Jahrbuch für Europäische Wissenschaftskultur 5 (2009/10), 93-115; Glei, Reinhold F. und Roberto Tottoli: Ludovico Marracci at work. The evolution of his Latin translation of the Qur’ān in the light of his newly discovered manuscripts. With an edition and a comparative linguistic analysis of Sura 18. Wiesbaden: Harrassowitz, 2016; Tottoli, Roberto: Ludovico Marracci. In: Christian-Muslim Relations. A Bibliographical History. Volume 9. Western and Southern Europe (1600-1700). Eds. David Thomas, John Chesworth. Leiden: Brill, 2017. S. 791-800; Hamilton, Alastair: After Marracci: The Reception of Ludovico Marracci’s Edition of The Qur’an in Northern Europe from the Late Seventeenth to the Early Nineteenth Centuries. In: JQS 20,3 (2018), 175-192.

[17] Mommsen: Goethe und der Islam, 33.

[18] Richard, Francis und Alastair Hamilton: André du Ryer and Oriental studies in seventeenth-century France. London: The Arcadian Library, 2004; Feingold, M.: “The Turkish Alcoran”. New light on the 1649 English translation of the Koran. In: Huntington Library Quarterly 75 (2013), 475-501; Hamilton, Alastair: André Du Ryer. In: Christian-Muslim Relations. A Bibliographical History. Volume 9. Western and Southern Europe (1600-1700). Eds. David Thomas, John Chesworth. Leiden: Brill, 2017. S. 453-465.

[19] Mommsen: Goethe und der Islam, 13.

[20] Bobzin: Der Koran im Zeitalter der Reformation, 272.

[21] Bevilacqua, A.: The Qurʾan translations of Marracci and Sale. In: Journal of the Warburg and Courtauld Institutes 76 (2013), 93-130; Cyranka, Daniel: Mahomet. Repräsentationen des Propheten in deutschsprachigen Texten des 18. Jahrhunderts. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2018. S. 310-325; Bennett, Clinton: George Sale. In: Christian-Muslim Relations. A Bibliographical History. Volume 13. Western Europe (1700-1800). Eds. David Thomas, John A. Chesworth. Leiden: Brill, 2019. S. 325-343.

[22] Sale, George: The Koran. Commonly called The Alcoran of Mohammed. Translated into English immediately from the original Arabic … To which is prefixed a Preliminary Discourse. London: J. Wilcox, 1734; Der Koran, oder insgemein so genannte Alcoran des Mohammeds. Unmittelbar aus dem Arabischen Original in das Englische übersetzt und mit beygefügte, aus den bewährtesten Commentatoribus genommennen Erklärungs-Noten. Wie auch einer vorläuffigen Einleitung versehen von George Sale. Aufs treulichste wieder ins Teutsche verdollmetscht von Theodor Arnold. Lemgo: Meyer, 1746.

[23] Vgl. Mommsen: Goethe und der Islam, 17.

[24] Frankfurter Gelehrte Anzeigen Nr. 102 (22. Dezember 1772), 811, XVIII: Megerlins Koran.

[25] Mommsen: Goethe und der Islam, 142.

[26] Siehe Fück, Johann: Die arabischen Studien in Europa bis in den Anfang des 20. Jahrhunderts. Leipzig: Harrassowitz, 1955. S. 158-166; Kaiser, Reinhard: Josef von Hammer-Purgstall. Sprachknabe, Diplomat, Orientalist. In: Europa und der Orient. 800-1900. Lesebuch. Hg. Gereon Sievernich, Hendrik Budde. Berlin: Berliner Festspiele GmbH, 1989. S. 106-114.

[27] Mommsen: Goethe und der Islam, 143.

[28] Mommsen: Goethe und der Islam, 144.

[29] Mommsen: Goethe und der Islam, 155.

[30] Hammer-Purgstall: Fundgruben des Orients, 33.

[31] Frankfurter Gelehrte Anzeigen Nr. 102 (22. Dezember 1772), 811, XVIII: Megerlins Koran.

[32] Mommsen: Goethe und der Islam, 48.

[33] Mommsen: Goethe und der Islam, 59.

[34] Mommsen: Goethe und der Islam, 67.

[35] Siehe Koran, 2:2-7.

[36] Goethe: Divan, 433.

[37] Goethe: Divan, 434.

[38] Mommsen: Goethe und der Islam, 25.

[39] Siehe Navid Kermani: Gott ist schön. Das ästhetische Erleben des Koran. München: Beck, 4. Aufl. 2011.

[40] Siehe Mommsen: Goethe und der Islam, 121f.

[41] Перевод его друга был следующим: „Во имя Бога Милостивогоб Милосердного! Скажи: Я бегя к Повелителю людей – от злого шепота Бегленца“ (имеется в виду Дьявол).“ (Mommsen: Goethe und der Islam, 122.)

[42] Siehe Mommsen: Goethe und der Islam, 123f.

[43] Siehe Mommsen: Goethe und der Islam, 124, 414f.

[44] Гёте пишет в письме о своём впечатлении: „…по крайней мере, вы должны увидеть такие рукописи, даже если вы не можете их прочитать, чтобы получить представление о восточной поэзии и литературе. В этих рукописях выражено бесконечное почтение против их поэтов, мирских мудрецов и учёных Бога, а также величайшее терпение и забота.“ (an Christian Gottlob Voigt, Weimar, 10. Januar 1815. In: Rührdanz: Orientalische Handschriften, 106.)

[45] Mommsen: Goethe und der Islam, 127.

[46] Mommsen: Goethe und der Islam, 128. Гёте поэтически пишет о своих отношениях с Хафизом: Und mag die ganze Welt versinken, (И пусть весь мир утонет)/ Hafis, mit dir, mit dir allein (Хафиз, c тобой, с тобой наедине)/ Will ich wetteifern! (Я хочю соревноваться!) Lust und Pein (влечение и боль) / Sei uns, den Zwillingen, gemein! (Нам, Близнецам,обычно!) / Wie du zu lieben und zu trinken,(как ты любить и пить,) / Das soll mein Stolz, mein Leben sein.(это болжно быть моей гордостью, моей жизнью) (Goethe: Divan, 303.)

[47] Vgl. Mommsen: Goethe und der Islam, 129f.

[48] Goethe: Divan, 290.

[49] Перевод В. Брюсова

[50] Vgl. Mommsen: Goethe und der Islam, 410ff.

[51] Mommsen: Goethe und der Islam, 429.

[52] Vgl. Koran, 3:59f., 5:116f.

[53] Vgl. Koran, 112:1f.

[54] Goethe: Divan, 406.

[55] Перевод Ирэне Гайде

[56] Vgl. Koran, 6:97.

[57] Goethe: Divan, 289.

[58] Перевод В. Левика (недословный);

       Дословный перевод от Ирэне Гайде: Он установил звёзды для вас; Как руководитель на суше и на море; Чтобы вы могли этим наслаждаться; Всегда глядя вверх.

[59] Vgl. Koran, 16:90.

[60] Goethe: Divan, 290.

[61] Перевод В. Левика

[62] Koran, 2:26.

[63] Goethe: Divan, 405

[64] Перевод от Ирэне Гайде

[65] Goethe: Divan, 371.

[66] Перевод О. Чухонцева

[67] Koran, 26:216-227.

[68] Goethe: Divan, 301.

[69] Koran, 12:1ff.

[70] Goethe: Divan, 344ff.

[71] Mommsen: Goethe und der Islam, 17.

[72] Mommsen: Goethe und der Islam, 21.

[73] Mommsen: Goethe und der Islam, 21.

[74] Mommsen: Goethe und der Islam, 24.

[75] Mommsen: Goethe und der Islam, 24.

[76] Mommsen: Goethe und der Islam, 25

[77] Mommsen: Die Bedeutung des Korans für Goethe, 150.

[78] Rassoul, Muhammad ibn: Bruder Johann Ibn Goethe. Köln: Islamische Bibliothek, 1998.

[79] Примечание переводчика: Дословно переводится как Богснами. Провозглашение использовалось профилактически, когда кто-то говорил о дьяволе, чтобы отвести все плохие последствия и в то же время просить божественной помощи.

[80] Mommsen: Goethe und der Islam, Если мы посмотрем на частные и публичные высказывания Гёте по этому вопросу и, в частности, более подробно рассмотрим его использование термина „Ислам“, то можно предположить, что Гёте был не мусульманином в институциональном смысле (был преданный Богу человек). Vgl. 434. Mommsen, Katharina: Zu Goethe und der Islam - Antwort auf die oft aufgeworfene Frage: War Goethe ein Muslim? In: Goethe Yearbook 21 (2014), 247-254.

[81] Mommsen: Goethe und der Islam, 450-451.

[82] Goethe an Zelter, Karlsbad, 11. Mai 1820. In: Goethes Werke, 543.

Print Friendly, PDF & Email